Обретение.

Я дописывала последнюю историю, когда раздался звонок и бодрый мужской голос сообщил, что мой номер ему дал друг, жена которого у меня рожала в прошлом году. Теперь и его жена собралась родить первого ребенка. Обычный звонок. Ничего нового, таких за день бывает несколько. Назначила время для приема.
Бывает так, что клиенты сразу вызывают отторжение. Женщина сидела молча, а ее супруг продолжал на меня налегать: вызов на роды в любое время, без всяких там «заболела, устала и бла-бла», присутствие мужа на родах «а то еще введете ей что-нибудь», отдельная палата и совместное пребывание, «а то еще ребенка подмените», ну и выкладывание на живот сразу, к груди тут же, никаких прививок «задолбали опыты на людях ставить», и самое главное – никакого кесарева, и т.д., и т.д… И вообще мы не верим никому тут, но вот говорят, что Вам можно. Я все это выслушала и спокойно сказала, что я не смогу приехать к ним на роды. Отказ совершенно обескуражил мужчину, он полез в карман, тут же выложил на стол несколько крупных купюр. «Вы не думайте, мы богатые люди, все оплатим!» «Меня не интересуют деньги. Я не могу Вам гарантировать все ваши условия. Я должна соблюдать Ваши права, но я тоже имею свои права и обязанности. Извините!»
«Господи, зачем ты мне послал этих людей? Не повезет тому, кто с ними встретится в родах», - думала я, удаляясь из приемного покоя.
Признаться честно, я долго перемалывала этот диалог, но через несколько дней и думать про них забыла.
Было воскресное дежурство, куча работы, кроме родов и операций, большая выписка, нервное хождение за мной родильниц, которых пришлось задержать из-за плохих анализов, слезы, истерики, недовольные пациентки, у которых до 12 часов так и не было обхода из-за занятости врачей, не менее нервный персонал. В общем, все как всегда по выходным. И тут вызывают меня в родовое отделение, где некий муж требует, чтобы к его жене пришел главный врач, «а то все остальные шибко молодые». Формулировка мне что-то напомнила, но я еще не осознавала, кто меня ждет внизу.
В родовом боксе из угла в угол нервно, словно лев в клетке, метался мужчина. Я его сразу узнала по массивному затылку. «За что?!» - почти выкрикнула я.
«А, это Вы!»- агрессивно бросил он мне, - «Где главный врач?»
«Сегодня я за него», - устало сказала я. И это чистейшая правда. В выходной день все функции управления и администрации возлагаются на старшего врача смены. Мужчина еще больше завелся: «Мне главный врач нужен, а не Вы!» «Его сейчас нет, он не сидит по выходным на работе, а находится дома. Если Вы с ним договаривались – тогда позвоните ему, он приедет или отдаст распоряжения насчет Вас.» «Ни о чем я не договаривался! Бардак тут у вас! Даже главного врача не найти!»
Я не спорю. Да и не о чем. Осматриваю женщину. В прошлый раз до осмотра не дошло, но я про себя отметила, что живот выглядит крупноватым относительно самой беременной. Она спокойная, тихая женщина, рассказывает о себе, о беременности. Когда я склоняюсь над ее животом, чтобы послушать ребенка стетоскопом, она тихо шепчет: «Вы не обращайте внимания, он хороший. Простите его.» Я просто киваю. И про себя думаю, что вообще так бывает: мужчина слишком беспокоится и выражает свое беспокойство в грубости к врачу и персоналу роддома. Может, и здесь тот же случай. Успокаиваю себя, но в душе скребут кошки: ребенок, как мне и показалось, большой, слишком большой. Вероятно, не сможет родиться сам. Или будет серьезная травма. Я говорю об этом сразу. «Ну вот, начинается! Никакого кесарева! Только сама!» «Я не говорю, что это будет обязательно, но ставлю Вас в известность, что мальчик очень большой, и есть такая вероятность.» «Ничего, родит!»
Я просто ухожу из бокса. Меня разбирает злость: мной пытаются манипулировать в угоду своим взглядам, представлениям, а главное во вред своей жене и ребенку. Видел бы он себя со стороны!
В соседний бокс привезли женщину в потугах. Крик просто душераздирающий. Весь персонал родового помогает перейти на стол, переодеть рубашку, быстро раскрыть стерильный мешок с пеленками, поставить капельницу… Я тем временем выясняю. Что это вторые роды, первый ребенок умер в родах. Я слушаю живот, в ожидаемом месте ничего нет, перемещаю трубку чуть ниже – опять ничего. «Тише!» Все замирают. «Я ничего не слышу.» Беру доптон – перемещаю, весь живот в геле, но аппарат только трещит – ничего похожего на сердцебиение нет. «Что-то не так?» - спрашивает между криками женщина. «Не так…» Тут начинается очередная потуга и на стол выплескиваются черные воды. Все становится ясно. Мы с акушеркой молча переглядываемся. Последняя потуга. Безжизненное тельце лежит на пеленке: ребенок погиб несколько дней назад, кожа облезает, пуповина мертвенно черного цвета. Женщина кричит в ужасе: «Он же утром шевелился!!! Сделайте что-нибудь! Оживите его!» «Это невозможно, к сожалению. Нам очень жаль.» Сердце обливается кровью: неужели так бывает – что первый, что второй ребенок… «Наверное, Вам надо обследоваться, чтобы понять, почему у Вас дети погибают. Вы обследовались может быть?» И тут женщина сквозь слезы говорит: «Я сама во всем виновата! Не умирал у меня первый ребенок, я его просто оставила в роддоме. Мне 16 лет было. Это меня Бог наказал!»
Когда рождается мертвый ребенок, у всего персонала наступает ступор: вроде и хочется поговорить, но не получается. Начинаешь машинально прокручивать в голове, что можно было сделать. Но тут ничего не сделаешь.
Тем временем в первом боксе роды идут своим чередом. Дело движется к полуночи, а раскрытие к полному. Снова осмотр: пробуем тужиться, ребенок не движется совсем, стоит на месте. И не удивительно! Он не меньше 4.5 кг. Муж опять заводится. Начинает шуметь. «От Вашего крика ничего не изменится, Вы только нервируете всех и пугаете жену. Хорошо, давайте поменяем положение, давайте полчаса посидим, потом еще полежим на левом боку. Возможно, ребенок сможет развернуться и опуститься.»
Не успею я выйти из бокса, как раздается звонок из палаты беременных: отошли воды и начались схватки у тройни, срок 28 недель. Через 25 минут три крошечных малыша пищат на обогреваемом столе. Их мама плачет от счастья, не обращая внимания на продолжающуюся операцию: у нее за спиной бесплодие 10 лет, три неудачных попытки ЭКО, это четвертое. Всю беременность лежала в больнице, теперь вот три недоношенных крошки – два мальчика и девочка: 1020, 980 и 860 грамм. Им предстоит долгий тяжелый путь к полноценной жизни. Шансы есть, но есть и множество рисков. Пока мама этого не понимает. Она просто рада их рождению, их писку, их крошечным ручкам и ножкам, выразительным крупным глазкам на фоне непропорционально большой головки с морщенной ярко красной кожей. Через 30 минут педиатры сообщают, что двое из троих уже на ИВЛ, а девочка пока справляется. Но и она пойдет на аппарат через 5 часов, еще до того, как мы сдадим смену. Но это уже другая история.
Я возвращаюсь в первый бокс. Женщина нехорошо кричит в каждую схватку. Это такой специфический крик, он от нестерпимой боли при перерастяжении матки: плод не может продвигаться, а матка продолжает сокращаться, заставляя женщину метаться в кровати даже между схватками. «Ничего не изменилось. Ребенок не сможет родиться. Надо срочно идти в операционную.» «Нет! Никаких операций! Мы согласны на капельницу!»- заявляет муж. «При чем тут капельница? Она ей не поможет, она не расширит таз и не уменьшит ребенка!» «Я напишу в прокуратуру!»- кричит на меня мужчина. «Вы можете туда прямо сейчас пойти, благо она рядом, метром 500, не больше! Не мешайте нам работать. И позвольте спасти Вашего ребенка!»- я повышаю голос. «Вытащите его! Вы должны уметь!» - продолжает настаивать муж. Я обращаюсь к женщине: «Вы должны нам сказать, что делать. Вы и только Вы! Это Ваши роды, это Ваше тело, это Ваш ребенок. Принимайте решение самостоятельно. Не бойтесь никого и слушайте только себя. Вы даете согласие на операцию?» «Я согласна», - выдыхает женщина.
Через 10 минут в моих руках кричит Максим, весом 4700, он вцепился в мой палец и пытается запихать его в свой мягкий пухлый ротик. Мне виден его загривок в складочку, точно такой же, как у стоящего за дверью отца: «Ну ты и богатырь! Смотри, это твоя мама!» - я поднимаю малыша над перегородкой, разделяющей меня с лицом женщины. Раздается восторженный всхлип: «Он копия папа!» «Да-да, это точно, - все смеются, мы уже забыли про папины выражения в наш адрес. - Отдай мне уже палец, маленький упрямец!»
В 4 утра меня вызвали во второе отделение. Там только что родила наркоманка. Роды не первые, но добиться от нее, какие – невозможно. У нее все мысли о дозе. Ребенка отодвинула, отвернулась. «Она не хочет его брать,» - сообщила акушерка. «Я домой пойду,» - сказала женщина. «Давай так: ты долежишь до утра, в 9 часов к тебе придет юрист, ты оформишь отказ, и свободна. Хорошо? Иначе с милицией к тебе домой поедем, все соседи узнают. Зачем тебе такая слава.» Молчит, нахохлилась. Наверное, ждала, что ее будут оскорблять и ругать. Акушерка что-то бормочет себе под нос. Я просто отвернулась. Что я ей должна сказать: забирай ребенка домой. Зачем? Он ей не нужен, ей бы с собой разобраться. Что она даст этому ребенку. Все равно его опека отберет, если успеет. А то и просто погибнет ребенок от холода или голода. Невольно начинаешь думать, и зачем ей только дана эта беременность, и зачем ей дан этот ребенок! И тут у меня мелькает мысль. А что если… Я поднимаюсь на 4-й этаж, в палате тихо. На кровати еле слышно плачет женщина. «Я понимаю, что я не вовремя,» - начинаю я. – «У нас появился отказной ребенок. Правда, он ребенок наркоманки. Может быть, вы подумаете об усыновлении. Мы могли бы помочь с документами. Вы просто подумайте.» «Нет, это мой крест. Я не хочу чужих детей.»
Прошло 5 лет. Интересно, это только у меня так бывает или со всеми? Внезапно события давно ушедших лет проявляются как-то одновременно и сливаются в полосу новых событий. Я сидела на приеме в частной клинике (ну я там подрабатывала). Прием был длинным, я порядком устала, еще и после дежурства. В соседнем кабинете шел прием у педиатра, казалось, что сегодня собрались все самые горластые малыши округи. Я с тоской посмотрела на список пациенток: еще 5 человек, две новые незнакомые фамилии. Дверь открылась: на пороге стояла беременная, она широко улыбалась. «Вы не узнаете меня? Помните, у меня сын Максим на 4700, операция была ночью.» Я виновато пожала плечами: «Не помню». «У меня муж тогда не хотел кесарево, помните?» Тут меня кольнуло: «А, помню! Как у Вас дела?» «Спасибо, все хорошо. Максим – чудесный мальчик, ходит на самбо и в музыкальную школу. Спасибо Вам! Я вот за вторым собралась,»- говорит она и тихо добавляет: «Сама хочу попробовать, я понимаю, что у меня рубец на матке, но я хочу…» Я набираю полную грудь воздуха, чтобы ответить, но она предваряет мой ответ: «Вы не беспокойтесь, Саша не будет ни на чем настаивать, он очень изменился после наших первых родов. Он там в коридоре сидит. Сказал – иди сама». Я улыбаюсь: «Доверяет теперь вам и мне?» «Да, он очень поверил вам и за меня теперь не решает все.» «Ну что ж – посмотрим, сможем ли мы родить самостоятельно». Все складывается неплохо: ребенок некрупный, шов хороший, шейка готовится к родам. Вот ведь судьба, думаю я, ведь родит, скорей всего, получится. В первый раз не вышло, а теперь получится, наверное. Не успела закрыться дверь за клиенткой, как в кабинет вошли две женщины: постарше и помоложе. Помоложе – беременная. Мама 35 лет и дочка 15 лет. Дочка наркоманит уже два года, гепатит в и с, две попытки суицида, лечение в психиатрической и наркологической больнице. Вот теперь беременность. Мама плачет. Договаривается со мной о родах. Будущая внучка – все ее надежды.
С тяжелым сердцем выхожу в коридор, немного передохнуть от приема, выдохнуть. Ко мне вылетает педиатр из соседнего кабинета и протягивает фото: «Смотрите, это Ваша тройня, помните Алена, Алексей и Александр? Ну 28 недель.» С фото на меня смотрят три красивых ребенка. «Надо же! Какие красавцы!» «Ага, у Алеши только немного зрение пострадало, а так – все хорошо». Я улыбаюсь.
На диванчике сидит женщина с мальчиком лет 5. Я прохожу мимо, и вдруг она меня окликает. Ее лицо мне кажется знакомым, но я часто вижу знакомые лица, но не помню, кто это. «Помните, я родила мертвого ребенка на Вашем дежурстве?» Я ловлю себя на мысли, что за последний час уже второй раз виновато пожимаю плечами – не помню. «Я от первого ребенка отказалась в молодости, а потом родился мертвый, вы мне предложили усыновить…» Тут до меня доходит, кто это. Я недоуменно смотрю на мальчика, видимо, в моих глазах все написано. Она мягко отвечает: «Это мой Ваня, тот самый Ваня, которого Вы мне предложили усыновить. Я тогда ушла из роддома, а ваши слова мне запали в душу, никак забыть не могла. Ну вот и собрала документы, выяснила, где этот мальчик, и вот теперь это мой сынок. Он на танцы ходит и еще на хор. Все говорят, что на меня похож.» Она продолжает говорить, но я ее слушаю в пол-уха. Я впилась взглядом в мальчика. Комок подкатывает к горлу, я понимаю, что сейчас потекут слезы. Мне хочется, сказать что-то очень хорошее и доброе, но женщина перебивает бурю моих эмоций: «Я вот к педиатру пришла, не знала, что вы здесь работаете. А можно я к вам на консультацию ходить буду, у меня 24 недели. Только у меня все очень сложно.»
Ее беременность была действительно сложной: ушитая шейка, пессарий, уколы клексана. Как я и подумала в тот момент, когда оказалась, что ее предыдущий ребенок умер внутриутробно, у нее была тромбофилия, которая замедляла теперь рост этого малыша. Она ходила на консультацию в те же дни, что и девочка-наркоманка с мамой. У обеих задержка развития плода. Только у Кати с героиновым стажем из-за наркотиков (она их конечно же колола в тайне от матери), а у Юли из-за ее заболевания.
Прошло два месяца. На очередном дежурстве звезды сошлись: роды происходили как из рога изобилия. Сначала приехала Вика с Сашей. Они рожали очень тихо. Вика мужественно терпела все схватки, а Саша сидел в коридоре рядом со мной и шепотом спрашивал: «Может все-таки кесарево, боюсь я за ее рубец, вдруг разорвется». Я лишь улыбалась и отрицательно качала головой. «Я тоже боюсь, - отвечала я ему, - но это наша с Вами тайна».
Наверное, он считает меня сумасшедшей, усмехнулась я. Через 3 часа Вика родила дочку на 3700. Рубец выдержал. Саша сиял и раскачивал на руках девочку, совершал оборот и целовал Вику. «Ну, как ощущения?» - спросила я. «Словно трактор проехал, но лучше, чем после операции. Спасибо! Я словно обрела себя.»
У меня зазвонил сотовый: «Мы внизу, у Кати очень сильные схватки,» -сообщил мне взволнованный голос мамы.
Катя и мама сидели в приемном покое. Катя очень бледная с легким желтоватым оттенком сцепила губы и выла. Мама в ужасе смотрела на нее, не зная чем помочь. «Не переживайте, наркоманки всегда так реагируют на боль. Они ее не могут терпеть. Все нормально. Скоро родит, - » сообщила я, быстро осмотрев Катю.
Действительно, вскоре маленькая, сморщенна девочка уже кричала на родовом столе. Катя безучастно блуждала глазами по стенам родовой, а мама заливалась слезами. «Спасибо, спасибо! У нее будет совсем другая жизнь, я обещаю, я буду ей заниматься, следить, я не дам ей связаться с наркотиками,» - словно слова клятвы произносила она. «Вам будет очень трудно, я желаю Вам сил!» - говорю я и ухожу, чтобы больше их не видеть. Не знаю, хотела бы я такого обретения – замену или подмену дочери…
В два часа ночи раздался звонок. Отошли воды у моей Юли, всего 32 недели, малыш совсем маленький, лежит поперечно. Несмотря на то, что предстоят третьи роды – надо оперировать. Еще и анализы не все акушерка вписала, нет последнего мазка, придется во второе отделение определять.
Юли огляделась: «Я здесь рожала свою первую девочку. Это было в феврале 199… года.» Мы с ней никогда не касались этой темы: «Вы бы хотели все изменить?» «Не знаю. Конечно, я бы сейчас никогда бы не оставила ребенка. Но тогда это был единственный возможный выход. Надеюсь, у нее все хорошо.» «Вы бы хотели ее увидеть сейчас?» «Если только со стороны. Ей ведь уже за 20, возможно, есть свои дети. У нее совсем своя жизнь.» Я кивнула.
Малышка оказалась вполне активной, хотя и весила всего 1200 грамм, она отчаянно болтала в воздухе тоненькими ножонками и пищала, лежа у меня на ладони. Я облегченно выдохнула. Не так уж все и плохо. «Ну вот и сестренка теперь у Вани есть,» - сказала я, передавая крошку акушерке.
Операция прошла спокойно, хотя я и боялась кровотечения из-за клексана. Только я наложила повязку, как в операционную просунулась голова акушерки из приемного покоя: «Нам кровотечение привезли, срок всего 34 недели,» - сообщила она тревожным голосом.
«Не размывайтесь!» - крикнула я операционным и побежала в приемный покой. На кушетке лежала молодая женщина: под ней не очень много темноватой крови.
«Вот, встала в туалет, и тут заболел живот, и потекло», - извиняющимся голосом прошептала она. Давление высоченное, пульс чуть частит. Дотрагиваюсь до живота – она морщится. «Вот тут», - показывает она слева по ребру. Сердцебиение плода есть.
«Вас надо срочно оперировать, иначе…»
«Там моя мама – скажите ей, пожалуйста, а то она волнуется.»
Я помогаю погрузить женщину на каталку и выхожу в коридор. Немолодая пара, увидев меня, вскакивают. «Ну что там?» «Скорей всего отслойка плаценты, надо срочно оперировать. Иначе все погибнут.» Женщина бледнеет. «О, пожалуйста, эта наша единственная дочка!» «Все будет нормально» (я никогда не говорю «хорошо», сама не знаю почему). «Вы сами рожали в срок? У Вас все нормально было при беременности?» - спрашиваю я. Пара мнется, переглядывается. «Надо сказать», - говорит супруг. «Я не рожала, у нас бесплодие. Мы Машу совсем маленькую взяли из дома малютки. Она не знает, что неродная. Не говорите ей!» Я чувствую всю неудобность ситуации: «Я лишь хотела узнать, не является ли то, что с ней происходит наследственным. Конечно, я никому не скажу.» «Про наследственность я не знаю. Мы только знаем, что ее в этом роддоме родила молодая 16-летняя мамочка, наверное, здоровая.» «Ну и ладно. Ждите, я выйду все расскажу вам.»
В операционной все приготовили. Я как раз вовремя. «Мы уж не стали в другом отделении разворачивать операционную, надо ведь быстро». – говорит операционная сестра. «Да какая разница, предыдущая операция тоже чистая была, там просто анализы не вписали».
«Поехали», - говорит анестезиолог. 2 минуты и бледный мальчик повисает у меня на руке. «Что-то совсем плохой, отслойка плаценты почти полная, матка вся кровью пропитана. Караул…» Мальчика интубирует педиатр и, завернув в пеленки, бегом уносит ПИТ. Следующие 30 минут мы с ассистентом спасаем матку. Вообще такую матку надо убирать. Она плохо сокращается, кровит. Но каким-то чудом после введения суперсовременных препаратов тромбы встают в сосудах и кровотечение прекращается. «Тромбофилик, наверное,» - ворчит анестезиолог. «Наверное», - откликаюсь я. До самого утра мы лечим еще патологическую свертываемость крови, переливаем плазму, кровь. Часов в 7 я заглядывают в детский ПИТ: девочка Юли лежит в кювезе, разглядывает меня через стекло, мальчик Маши в соседнем боксе в кювезе на ИВЛ, глазки закрыты, немного шевелит ручками. За стеклом в кроватке надрывается Катина девочка — у нее абстинентный синдром новорожденного… «Ничего, все будут жить долго и счастливо», - говорит уставшая педиатр и добавляет, - «я больше с вами, сумасшедшие акушеры, дежурить не буду, а то взялись всю ночь недоношенных рожать!» Это она так, побурчать, она хорошая, просто устала под утро. Она ведь и не прилегла, а впереди целый рабочий день. Наконец я сажусь оформлять истории. Юлину пишу быстро, я все про нее знаю. А вот Машину – долго, надо написать обоснование всех препаратов. Бессмысленно листаю страницы. Сколько ей лет, интересно, даже не посмотрела ведь. 21 год, родилась 6 февраля 199… февраля… 199… она у нас из дома малютки… молодая мать… 16 лет… рожала здесь в феврале 199… Меня словно облили холодной водой. Они ведь в одной палате лежат…
Я навещала их каждый день. Юля учила Машу сцеживаться, они вместе поднимались наверх в детскую реанимацию. Маша учила Юлю вязать пинетки. Они вместе перевелись в детскую больницу. Их дети ходят в одну группу детского садика. Женщины дружат, несмотря на разницу в возрасте, иногда они вместе приходят ко мне на прием в консультацию… И никто не догадывается, какая тайна скрыта от них обеих.
Вот и я обрела… тайну… на всю жизнь.

PS: рассказ основан на некоторых реальных событиях, но все имена, место и время действия изменены и любое совпадения следует считать случайным.